Красота, согласно православному вероучению

Красота, согласно православному вероучению

Шарапов С.А.

Аннотация

Перед вами – труд, необходимость в котором для современного православного человека назрела уже несколько десятилетий назад, а значение которого трудно переоценить.

Цель этой уникальной работы – сформулировать истинно православное отношение к красоте в тварном мире и обосновать необходимость красоты в деле формирования христианина и сближения его с Творцом.

Действительно, играет ли видимая красота вещей принципиальную роль в деле спасения человека или она необходима лишь на первой, «чувственной» ступени богопознания, а затем необходимость в ней естественным образом отпадает? Нужна ли красота мира тому, кто хочет отрешиться от мира? Что есть утрата красоты – достижение бесстрастия или потеря связи с Красотой Истинной, с Богом? Задумывались ли мы когда-нибудь о том, что творить красоту вокруг себя есть сущностная потребность души, приближающейся к Божеству?

Настоящая ценность данного труда состоит в том, что он отвечает на эти недоуменные и насущные для современности вопросы, причем отвечает не спонтанно, а именно на основании учения Святых Отец – великих ученых, аскетов и подвижников, таких как преподобные Афанасий Великий, Григорий Палама и Максим Исповедник, святители Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский и Ириней Лионский, священномученик Дионисий Ареопагит и многие другие.

Уверен, что в наше непростое время, время, когда всюду слышится апатия и желание уйти от некрасивой действительности в некие иллюзорные сферы, когда постсоветское общество, оторванное бурным XX веком от духовных корней, через мучительный поиск христианского идеала вновь возвращается в лоно Церкви, учение о красоте, как спутнице христианина на его пути к Богу, будет интересным не только для богословов, но и для широкого круга читателей.

Руководитель
Издательского отдела Донского ставропигиального монастыря
игумен Никон (Головко)

Содержание

Введение

1. Что есть красота?

2. Божественное основание красоты

3. «Хорошо весьма»

4. Утрата красоты

5. Несамодостаточность чувственно-воспринимаемой красоты и ее преходящий характер

6. Природная красота

6а. Природа и космос

6б. Природа и ее окультривание

6в. Украшение тела

7. Умное (духовное) начало

8. Рукотворная красота

8а. Аскетическое художество

8б. Способность к творению рукотворной красоты

8в. Сотериологическая окраска рукотворной красоты

8г. Музыка и изображения

8д. Красота в Церкви

9. Красота как плод труда

9а. Плоды труда: антропологический аспект

9б. Плоды труда: социальный аспект

10. Красота и обожение

Библиография

Введение

Нередко можно услышать мнение, что православие индифферентно к красоте. Действительно, казалось бы, область эстетического, в отличие от этики, не подразумевает каких-то общезначимых ценностей, непосредственно относящихся к спасению (но именно в учении о спасении – сотериологии – сосредоточена вся суть православного вероучения). С одной стороны, это действительно так. Красота может быть благом, но может быть и злом для христианина (да и всякого человека) – если с ней связаны неподобающие, страстные состояния души. В этом отношении красота нейтральна в плане спасения. Однако если наше устроение по вектору своего движения соответствует замыслу Божиему, если красота используется нами исходя из ее естественных функций, то в этом случае роль и значение красоты для православного мировоззрения очень велики. Ведь красиво в истинном смысле именно то, что следует своему естественному предназначению, то есть замыслу Божиему, – это одна из основных предпосылок святоотеческой мысли, настолько сама собой разумеющаяся для отцов Церкви, что не часто проговаривается ими эксплицитно, но зато очень часто использующаяся неявно в богословских сочинениях, посвященных самым разным вопросам.

По этой причине, как будет показано в настоящей статье, православная доктрина предполагает целостное учение о красоте. Для кого-то это может показаться неожиданным, но, как мы увидим, тема красоты пронизывает буквально все области православного вероучения, без каких-либо исключений. И связано это с тем, что в православии тема «красоты» не сводится к эстетике, она неизмеримо выше только лишь области эстетического. Эта тема охватывает и пронизывает всю православную доктрину, поскольку, согласно православному вероучению, источником Красоты является Сам Бог, Который и есть Первая Красота, и, как таковой, распространяет красоту на все сущее.

Поэтому вопрос о том, что такое красота в контексте православного вероучения – это вопрос о том, что есть тварный мир в его отношении к Богу, и даже в определенном смысле –о том, что есть Бог. Действительно, считать, что красота тварного мира не может представлять собой никакой положительной ценности, значит исповедовать мировоззрение, сходное с учениями манихеев и гностиков, согласно которому существование материального и тварного мира не имеет никакого смысла, а то и является плодом зла. Также неприемлемым является отрицание того, что Красота имеет основания в Боге, то есть, что это одно из имен и свойств Бога, ведь из отрицания этого положения следует отрицание и благости Божества (в чем мы убедимся ниже); отцы Церкви всегда боролись с подобными манихейскими и гностическими представлениями. Но и наоборот, придание высшего и абсолютного значения красоте тварного мира тождественно его обожествлению, стиранию границы между Богом и тварью, что представляет собой впадение в пантеизм. Такая позиция также недопустима для нас, если мы, конечно, хотим оставаться христианами.

Соответственно, как мы увидим далее, христианское учение удерживает двойственный характер представления о красоте: с одной стороны, оно признает положительный смысл красоты тварного мира, с другой, обязательно признает и ее несамодостаточность, зависимость от Причины и Источника – Бога, и, в итоге, необходимость восхождения к этому Источнику. Это восхождение понимается, в первую очередь, как «украшение» себя – борьба со своими страстями.

1. Что есть красота?

Что же вообще такое есть красота? О чем идет речь? Можно сказать, что в самом общем смысле красота есть то, что к себе зовет, привлекает. Святой Дионисий Ареопагит – великий богослов красоты, используя этимологию греческого языка, пытаясь выделить существенное свойство красоты, говорит о ней следующее: «Прекрасное… всех к Себе зовет (или: привлекает; καλουν), отчего и называется красотой (καλλος), и потому что Оно все во всем сводит в тождество»[1]. В отношение Божественной реальности такое понимание красоты, как привлекающего к себе, вопросов не вызывает. Однако, что касается реальности тварной, то бывают люди, которых манит и привлекает и нечто безобразное. Значит, определение святого Дионисия следует дополнить принципом, также часто встречающимся в церковной традиции, который относится, по крайней мере, к сущности земной красоты: красота связана с темой упорядоченности, гармонии, соразмерности частей (об этом мы еще будем говорить ниже)[2].

Обратим также внимание на слова, которые добавляет Дионисий, когда ведет речь о Красоте и Прекрасном: «…потому что Оно все во всем сводит в тождество». Дионисием здесь ухватывается то свойство Истинной красоты, что при стремлении и движении к ней, воспринимающие ее, озаряющиеся Красотой – сближаются, «сводятся в тождество», подобно тому, как радиусы окружности сближаются при движении по ним к ее центру. Истинная Красота такова, что она не вызывает разногласия, не разделяет людей, стремящихся к обладанию ею, как это происходит в случае красоты неистинной, но наоборот, изменяет их таким образом, что люди, преображенные красотою, в силу этого сближаются и соединяются (без слияния), а именно, соединяются в Том, Кто только и является Истинной Красотой, – соединяются в Боге.

2. Божественное основание красоты

Согласно учению Православной Церкви, в собственном смысле Красотой является Сам Бог. О неизреченной красоте Божества свидетельствует Священное Писание: «О, как велика благость Его и какая красота Его!»[3]. По слову же святителя Григория Нисского, Бог есть «Природа, превышающая всякое представление о благе и превосходящее всякую силу, как не имеющее никакого недостатка в том, что представляем себе благом, но Само составляющее полноту благ и не по причастию чего-либо прекрасного делающееся прекрасным, но сущее самой природой прекрасного, таким, каковым по предположению ума только и может быть что-либо прекрасное»[4]. Согласно святому Дионисию Ареопагиту, в наибольшей полноте развивающего учение о Боге как совершенной Красоте, Бог как Красота, – это единственная постоянная и вечная Красота, то есть то, что, в качестве Красоты, не преходит и не изменяется. Преподобный Дионисий говорит о Нем как о «вечно сущем и одним и тем же образом постоянно прекрасном»[5], а преподобный Максим Исповедник в своих схолиях на Дионисия указывает, что «Бог есть единовидное Прекрасное, поскольку и не рассеивается на свойства и виды, порождающие красоту, и не является для одних прекрасным, а для других нет, но непоколебимо, безначально, абсолютно, естественно и одним и тем же образом вечно является самим Прекрасным»[6].

Таким образом, красота произведенного сущего тем в большей мере постоянна и неизменчива, чем более оно причастно к Первой Красоте – Богу. В Самом же Боге нет каких-либо градаций, степеней или уровней красоты. Нет в Боге, согласно Дионисию, и какой-то неодинаковости красоты[7].

Говоря о Боге как Красоте, Дионисий Ареопагит, а за ним и другие отцы Церкви, развивают важнейшее в контексте православного мировоззрения учение, подразумевающее единство в Божестве аспектов Красоты, Блага и Любви. Единство Первой Красоты, Блага и Любви проявляется в том, что, благодаря им, с одной стороны, все «происходит», то есть приходит в бытие (в этом, в первую очередь, проявляется специфика Божественного Блага, «распространяющего» бытие, в этом триединстве Блага–Красоты–Любви), с другой – все восходит к своей Причине, Богу, будучи привлекаемо Его Красотой и, в связи с ней, имея Бога для себя как Возлюбленного. «Благодаря Прекрасному происходит сочетание, любовь и общение всех, и все объединяется Прекрасным, и Прекрасное есть Начало всего как творческая Причина, все в целом и движущая, и соединяющая любовью к собственному очарованию; Оно и Предел всего, и Возлюбленное – как доводящая до совершенства Причина… Потому и тождественно Благу Прекрасное, что по всякому поводу все стремится к Прекрасному и Благу»[8].

Таким образом, это триединство важнейших Божественных свойств подразумевает динамический процесс дарования по Благости Божией бытия не-сущему и возвращения сотворенного сущего к своему Источнику, и аспект красоты в Нем обеспечивает желание соединения с Богом, Который, будучи Истинной Красотой, вызывают любовь и становится Возлюбленным.

В этом находит свое проявление еще одно свойство красоты, которое учители Церкви выводят из этимологии соответствующего (греческого) слова. Автор схолий к святому Дионисию говорит: «Красотой (καλλος) Бог называется по причине того, что от Него всему придается очарование (καλλονη) и потому, что Он все к Себе привлекает (καλει)»[9]. Отцы Церкви обратили внимание, что в самой этимологии греческого слова, обозначающего красоту, заложена двойственность важнейших ее свойств. Эта двойственность такова, что ее составляющие противоположны друг другу, но и одновременно друг друга предполагают. Свойство Божественной Красоты состоит не только в том, чтобы к себе привлекать, но и в том, чтобы себя даровать, распространять себя на другого, подобно тому, как Солнце испускает свет. Причем, можно сказать, что свойство «привлечения» характерно и для красоты тварного мира, причастного Божественной Красоте, в то время как свойство дарования себя относится только к Красоте Божественной.

Следует также обратить внимание на то, что преподобный Максим Исповедник, в числе прочих учителей Церкви развивая это учение Дионисия Ареопагита, говорит о том, что состояние любви, которое овладевает человеком, захваченным Красотой Божества, приобретается им путем сведения своих душевных сил в единство – то есть, это происходит не само собой, но посредством значительного душевного труда, позволяющего узреть Бога как Красоту и, таким образом, возлюбить Его. Человек, который сумел достичь этого, согласно учению Церкви, выраженном преподобным Максимом, приобрел по благодати равенство с Богом[10].

Тем не менее, Бога нельзя свести к красоте, определить Его через красоту. И в этом смысле церковное учение, следуя принципам апофатического богословия, через Дионисия Ареопагита свидетельствует, что Бог, будучи Красотой, одновременно и «некрасив»[11]. Поясняя эту не вполне привычную мысль Дионисия Ареопагита, схолиаст, которым был, вероятно, преподобный Максим Исповедник, говорит: «Некрасивым автор [то есть, Дионисий] называет Его [Бога] потому, что красота произошла от Него, а Он выше красоты. Об этом же свидетельствуют слова: ‛И мы видели Его, и не было в Нем ни вида, ни красоты“[12]»[13].

3. «Хорошо весьма»

Итак, Бог, как совершенная Красота, согласно Своей Благости привел из небытия мир – очевидно, также не непричастный красоте. Священное Писание свидетельствует, что Бог, сотворив этот мир, на шестой день творения «увидел все, что Он создал, и вот, хорошо весьма»[14]. Церковное предание, говоря о Боге как Творце, развивает эту метафору (ведь любое имя Бога является метафорой) и использует разные примеры, чтобы проиллюстрировать специфику Божественного творения и то, что Бог творил мир согласно принципу красоты. Еще с самого начала церковной проповеди отцы Церкви сотворение мира (космоса), имея в виду буквальное значение греческого слова κοσμέω, уподобляют процессу украшения[15]. Сам Бог, имея в виду повествование книги Бытия, сравнивается с Художником, Который не сразу творит свое произведение во всей его красоте, но усовершает, украшает его. Тертуллиан выражает эту мысль следующим образом: «Сначала Бог создал мир как бы из необработанных элементов, а потом занялся украшением их. Ибо и свет Бог не сразу наполнил блеском солнца, и тьму не тотчас умерил приятным лунным светом, и небо не сразу обозначил созвездиями и планетами»[16].

По мысли же святителя Иринея Лионского, Бог сотворил мир согласно логосам сущего, предвечно пребывающим в Нем. По этой причине сотворенный мир красив – для него характерны размеренность, слаженность, гармоничность, все его составляющие находится в стройной связи с мировым целым. При этом, если рассматривать каждую составляющую сотворенного мира в отдельности, то можно и не увидеть ее согласия с остальными, однако же Бог созидает и видит все части в их гармонии с целокупным космосом, то есть в их красоте[17].

Особенно подробно православное учение о красоте сотворенного Богом мира излагается святителем Григорием Паламой[18]. Согласно нему, Бог, создав мир из небытия, его украшал, и этот процесс украшения проявляется в том, что каждый из шести дней, о которых говорится в первой главе Книги Бытия, Бог наполняет сотворенный Им мир различными видами тварного сущего, отделяя их друг от друга. Таким образом, возникает гармоническое многообразие тварного мира, составляющее его красоту.

Украшая мир, Творец как бы из тайника достает тайные сокровища (то есть, творит, согласно предсуществующим в Нем логосам) и «расставляет» их для созерцания человеком. Расставляет не беспорядочно, но согласно гармонии, «одно с другим, каждое со всеми и все с каждым». Сочетая неподвижную землю и вращающееся небо (отцы Церкви следовали, разумеется, догалилеевской космологии), Бог устроил так, чтобы сотворенный мир пребывал в равновесии покоя и движения – то есть, согласно Божиему устроению, сфера мира находится в состоянии гармонического равновесия, не перекашиваясь и не двигаясь в каком-либо направлении под действием выводящих из равновесия сил.

Таким образом, Истинный Художник, в соответствии с законами гармонии, созданными Им Самим, уделил каждому тварному сущему свойственное ему место, руководствуясь при этом принципом гармонического сосуществования космического целого. Интересно, что святитель Григорий Палама, описывая устроение Богом сотворенного Им космоса, указывает на совмещение эстетического фактора и фактора «полезности»: в Божественном замысле они всегда пребывают в тождестве, так что это не два различных фактора, но два измерения одного и того же Божественного замысла. Ведя речь о вращении небесных тел в небесных сферах, благодаря которым, согласно святитель Григорий, происходит смена времен года, он пишет: «Он [Бог-Творец] по двум причинам позволил некоторым телам вращаться в возвышенной и высочайшей [сфере]: ради красоты вселенной и ради многообразной пользы [живых существ]. Другие тела Он поместил внизу вокруг средней [части вселенной]: они обладают тяжестью, суть страстные по природе, им свойственно рождаться и изменяться, разделяться и соединяться, или, скорее, они способны изменяться ради [взаимной] пригодности. Следовательно, [Бог] устроил [все] это упорядочение и соразмерно друг другу, чтобы вселенная могла по справедливости называться "космосом" [κόσμος, то есть, буквально – украшением]»[19].

Разумеется, для нас здесь являются важными не космологические воззрения святителя Григория, которые находятся в соответствии с натурфилософскими знаниями его времени, а основные принципы понимания отношения Бога к сотворенному Им космосу, зафиксированные в сочинениях святителя, которые мы уже при необходимости можем приложить к современным космологическим знаниям. А именно: имеется некая гармоническая упорядоченность тел и явлений в космосе и мире. Это гармония вызывает у открытого к красоте человека как интеллектуальное, так и эстетическое восхищение красотой и упорядоченностью мироздания, ведь Бог сотворил мир таким, что каждый элемент в нем не случаен, но все они подогнаны друг под друга, вместе составляя универсум, который, с одной стороны, является подвижным, динамическим, с другой же стороны, эта подвижность мира равновесна, не имеет никаких перекосов. Действительно, тут святитель Григорий имеет в виду нечто напоминающее антропный принцип, очень важный для современный космологии: если бы основные мировые константы хотя бы немного отличались от существующих, то гармония мира, да и вообще, само существования мира, в котором мог бы существовать человек, было бы невозможным.

Итак, как указывает святитель Григорий, эта гармония сотворенного Богом мира не является случайной или ничего не значащим с точки зрения богословия фактом – наоборот: универсум является таковым по замыслу Божиему, и Бог сотворил его таким от начала его существования. Причем, красота, проявляющаяся в том или ином положении вещей в этом мире, и полезность этого положения вещей – суть две стороны одной медали в рамках Божественного замысла. Поэтому в красоте мироздания с необходимостью следует усматривать Божественную длань.

Поэтому важно понимать, что красота сотворенных Богом вещей принадлежит им не по природе, но является даром Бога. То есть, как само бытие всего, что сотворил Бог, представляет собой Божий дар, так и присущая сотворенному по природе красота также есть Божий дар, поэтому все тварное обладает красотой по причастности к Первой Красоте: «Поскольку все причаствует Благу и самим бытием возводится к Благу, благость и красота всего не являются Первой Красотой, Каковой все причаствует, рождаясь прекрасным и некоторым образом уподобляясь, причаствуя, Красоте»[20].

Развивая свое богословие Божественных имен, и в том числе, богословие красоты, святой Дионисий Ареопагит указывает, в связи со словами из Быт. 1, 31, что «нет совершенно ничего из сущего, что было бы лишено причастности красоте»[21] – таким образом, согласно отцам Церкви, красота имеет статус такой же, как и статус бытия, ведь красота распространяется на все то, без исключения, что было приведено Богом в бытие. Как же именно все, что было сотворено Богом, причастно красоте? Через причастие логосам твари, которые предсуществуют в Боге и согласно которым сотворенное приведено в бытие и, по Божиему замыслу, должно существовать. «Из этого Прекрасного [то есть, Бога как Прекрасного] всему сущему дано быть прекрасным в соответствии с собственным логосом»[22]. Таким образом, «прекрасно» – то, что существует и развивается согласно своему логосу, от века положенному ему Богом. Отчуждение же того, что сотворено Богом, от Божиего замысла о нем, чревато, с одной стороны, его движением к не-бытию, несуществованию, с другой – и это является необходимым следствием из первого, – утратой красоты-согласно-логосу, дарованной Богом всему, что Им было произведено.

О красоте сотворенного Богом мира может свидетельствовать и учение, постоянно встречающееся в святоотеческой литературе, о красоте Рая, как состояния сотворенного мира до грехопадения человека. Рай предстает как образец природной красоты; состояние природы в нем кардинально отлично от окружающего нас ныне. О Рае очень по-разному говорится в святоотеческой литературе, он может описываться в чувственных образах, либо то чувственное описание Рая, которое встречается в Писании[23], понимается отцами в духовном смысле.

Так, преподобный Максим Исповедник понимает красоту Рая как умную красоту, а именно, созерцание красоты логосов всего сотворенного Богом для восхождения созерцающего логосы к их Причине, Божеству. Преподобный Максим пишет следующее: «Я считаю, что Рай означает сердце человека, насажденное на востоке познания Бога. Посреди этого [сердца] Бог насадил ‛дерево жизни и дерево познания добра и зла“[24]. Древо жизни понимается как логос умопостигаемого, а древо познания добра и зла – как логос чувственного. Ведь в [нем] и есть познание добра и зла: для тех, кто, [созерцая] красоту творений, помышляет о Творце и от творений восходит к их Причине, – это познание добра, а для тех, кто останавливается на чувстве, обольщается наружностью чувственного и все вожделение души обращает к материи, – это познание зла»[25].

Буквальное понимание видимого Рая отражено в популярном византийском «Житии Ефросина-повара», где повествуется о пресвитере, которого во сне Бог восхитил в Райскую обитель. В итоге, «пресвитер очутился в саду, какого он никогда не зрел и никто другой не мог узреть. Ибо росло там множество дерев разновидных, прекрасных, высоких и не похожих на обычные. Все они были покрыты плодами изобильнее, чем листьями, а плоды имели такие благоцветные, большие и душистые, каких не зрели смертные. Под этими деревьями текли обильные студеные и чистые воды, и поднимались там всякого рода душистые травы, и оттуда струило всевозможными ароматами, так что стоявшему чудилось, будто он вдруг попал в покой, где приготовляют благовония»[26]. Но даже здесь, в популярном житии, где делается акцент на чувственном понимании Рая, упоминается о неотмирности райской красоты, ее отличности от всего когда-то видимого человеком в этом мире. Действительно, не стоит думать о Рае только лишь как о прекрасном и живописном саде, являющем совершенство красоты первозданной природы, ибо «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его»[27].

Преподобный Никита Стифат разрешает дилемму понимания описания Рая в Писании в буквальном, либо аллегорическом смысле следующим образом: он различает богатый красотой видимый Рай, насажденный Богом в Эдеме, и Рай умный, насажденный в душе Адама. Согласно преподобному Никите, Бог «насадил Рай в Эдеме сообразно этому видимому миру, расположенным на востоке, возвышающимся над всей землей для наслаждения Адама – ибо "Эдем" переводится "наслаждение"[28], – окруженным воздухом тонким, благорастворенным и самым чистым, украшенным вечноцветущими растениями, полным света и неизреченного благоухания, превосходящим мысль о всем чувственном великолепии и о всякой красоте. И, следовательно, только одно нужно было сотворенному по образу Божию – пребывать в [этом] образе жизни. Другой же [Рай Бог насадил] сообразно умопостигаемому и невидимому [миру], существующим и расположенным внутри человека, так как человек был сотворен, чтобы [быть] великим миром в малом мире видимом, и помещен Богом на землю»[29].

Итак, особенной красотой, даже в сравнении с видимым Раем, наделен был тот, в котором был насажен умный Рай – Адам, вершина Божиего творения, в отличие от остальной твари, созданный «по образу»[30] Самого Бога. Ибо, по слову святителя Григория Нисского, первочеловек был «велик по достоинству, потому что поставлен был царствовать над землей и над всем, что на ней; имел прекрасный вид, потому что соделался образом красоты первообразной»[31]. Поэтому отпадение от Божественной жизни, а значит и от Божественной красоты, которое произошло с Адамом, коренным образом коснулось всего сотворенного мира.

Отметим также, что, согласно церковному преданию, изначально даже дьявол и бесы обладали красотой, утраченной ими при отпадении от Бога. Об этом, согласно преподобному Максиму Исповеднику[32], свидетельствуют слова пророка Иезекииля: «Истлело искусство твое с красотою твоею»[33].

4. Утрата красоты

Грехопадение Адама, произошедшее вследствие искушения его дьяволом, изгнание Первородителей из Рая и последовавшее за грехопадением изменение в способе существования всего сотворенного Богом мира привело и к изменению в плане богоданной для всего сотворенного сущего красоты.

Что же произошло с красотой мира и человека? Красота не просто разбавилась, но произошло определенного рода смешение красоты и не-красоты, гармонии и безобразности. Первочеловек, который, по слову святителя Афанасия Александрийского, как сотворенный из ничего, будучи по природе тленным, когда был устремлен к Богу, по благодати пребывал нетленным[34], – утерял эту благодать, совершил, по выражению преподобного Максима Исповедника, «бегство из Красоты»[35].

По этой причине грехопадения, в Адаме, его потомках и во всем космосе началось движение к тлению – смерти и не-бытию. Так в мир, доселе наделенный красотой, вошло явление, противоположное красоте – можно назвать его безобразностью.

В чем же суть безобразного? Святой Дионисий Ареопагит пишет следующее: «Некрасивость, болезнь – это ущерб вида и нарушение порядка. Это не совершенное зло, но меньшее благо»[36] (то есть не полное не-бытие, но частичное отсутствие бытия). Можно сказать, что так же как Истинное Бытие воспринимается разумным существом как прекрасное, так что Прекрасное составляет в определенном смысле единство с Бытием, – так и безобразное соотносится с не-бытием. Однако, согласно отцам Церкви, не-бытия как такового нет, оно не имеет собственной сущности[37]. То, что мы воспринимаем как не-бытие, то, от чего на нас веет могильным холодом смерти, – это не есть не-бытие как таковое, но только есть то, в чем проявляется движение к смерти и не-бытию. Безобразный труп (в каковой – нельзя забывать – когда-то превратится тело каждого из нас), с одной стороны, представляет собой наглядный пример движения всех вещей материального мира к смерти и не-бытию, с другой же стороны, совершенно очевидно, что он обладает определенного рода бытием, но только таким, которое противоречит изначальному замыслу Божиему о человеческом теле как одушевленной и одухотворенной материи в составе человеческого индивида.

То же касается и соотношения красоты и безобразного. Как тварный мир после грехопадения Адама не превратился обратно в ничто, из которого Бог сотворил все, но стал тленным, совмещая в себе бытие и не-бытие, – точно также мир после грехопадения Прародителей не стал только безобразным, но в нем стали совмещаться элементы красоты и безобразия. Таким образом, об отсутствии естественной красоты, безобразии, можно судить по аналогии с тем, что воспринимается нами как не-бытие: безобразное не имеет собственной сущности, самого по себе его не существует, оно паразитирует на бытии, которое по определению задумано Богом как прекрасное. В действительности, безобразное – это просто ненадлежащее, не соответствующее замыслу Божиему состояние того или иного элемента сотворенного Богом мира.

Это ненадлежащее состояние в нашем мире, воспринявшем последствия грехопадения прародителей, может проявляться по-разному. Преподобный Максим Исповедник в своих схолиях на Дионисия пишет о возникновении безобразного следующее: «Все Божии творения прекрасны; они возникли и существуют совершенно прекрасными, пока пребывают в свойственном им по природе при их возникновении чине. Отклонение же от того, что свойственно по природе, – будь то у ангелов, или в душах, или в каких-либо телах – губит красоту, а ее искажение создает безобразие»[38]. Итак, безобразное может быть следствием, например, разложения естественного состояния того или иного сущего, использования чего-то в неестественном для него назначении, расстройства и несоблюдения данной Богом иерархии тварного миропорядка.

Можно сказать, что источником безобразного в нашем мире, с одной стороны, может быть человек – не способный или разучившийся видеть логос той или иной вещи, или даже свой собственный логос и, пребывая в состоянии духовного ослепления, направляющий свою волю против логосов – замыслов Бога о нем самом или о мире; с другой стороны, источником безобразного могут быть какие-то естественные, не зависимые от человека природные процессы, поскольку природа после грехопадения прародителей заражена тлением, – как например, процессы старения и умирания.

Точно так же двойственность соотношения красоты и безобразности после грехопадения, согласно учителям Церкви, характерна для человеческой души. Вообще говоря, о красоте человека в рамках церковного учения говорится в первую очередь как о красоте его души, а не как о красоте тела (о понимании земной красоты, как и красоты души, в контексте учения Церкви, мы еще будем говорить ниже). Причем, красота души понимается в смысле ее соединенности с Богом, то есть причастности к Божественной Красоте, проявляющейся, в частности, в свободе от страстей, в осиянии Божественным светом, в способности созерцать Божественные логосы.

Итак, падение прародителей не истребило полностью красоту души в людях, но в каждом человеке сохранились определенные начатки красоты, позволяющие людям осозновать страсти и нечистоты в своей душе, бороться с ними и взращивать в себе осияние Красоты Божественной. Ведь если бы таких начатков не было, спасение человека или было бы невозможным вовсе или зависело бы только от вмешательства Бога, но никоим образом не зависело бы, кроме воли Бога, от самого человека. Но именно сохранение начатков красоты души в каждом человеке – что святые отцы связывали с образом Божиим[39], не утерянным, в отличие от подобия, при грехопадении, – открывает путь ко спасению всем людям путем соработничества с Богом. Преподобный Макарий Египетский так пишет об этих начатках: «Несмотря на связанность грехом и на язвы страстей, на рубцы, растление и надругательство со стороны злых духов, вследствие чего душа стала безобразной и некрасивой, она все же имеет в себе присущую ей первозданную красоту и благородство; и когда она правильно осознает, в какую страшную нищету она впала и до какой степени изранила себя страстями и, осознав это, взыщет и призовет могущего исцелить ее Врача, – вот тогда-то она становится вновь благородной и прекрасной»[40].

Также, преподобный Максим Исповедник указывает, что красота обретается человеком и посредством реализации заложенной в каждом из нас способности созерцать Божественные логосы и являть это созерцание пребывающим во тьме неведения. Толкуя Вторую книгу Ездры, где говорится о певцах и певицах среди израильтян[41], преподобный Максим указывает, что певицы это «те, кто посредством созерцания показывают красоту ведения божественных логосов, разгоняя, словно мрак, неведение других»[42].

Путь назад, путь возвращения от неведения и безобразности к Истинной Красоте был открыт для всякого человека воплощением Господа Иисуса Христа. Ведь как Бог вочеловечился, так и человек получил возможность обожиться. Господь пришел в наш мир, зараженный грехом и безобразием, явив Себя – Истинную Красоту и открыв для нас путь к преображению безобразия. Преподобный Макарий описывает это посредством следующей глубокой метафоры: «Представь, что какая-нибудь [девица], превосходя всех красотою, премудростью и богатством, и выберет себе нищего и незнатного, некрасивого, одетого в рубище мужа, и снимет с него грязные одежды, и облачит его в царскую ризу, и возложит на него венцы, и сделается его супругою, – наконец, нищий начинает ужасаться и изумляться, говоря: ‛Мне ли несчастному, низкому и простому дана такая супруга?“ Так Бог поступил с уничиженным и несчастным человеком: дал ему вкусить иного века, иного сладчайшего наслаждения и показал ему славу и царские неизреченные небесные красоты»[43].

5. Несамодостаточность чувственно-воспринимаемой красоты и ее преходящий характер

Следует перейти к разговору о той красоте, которую мы наблюдаем в этом мире – красоте природы, произведенной человеком красоте, красоте человеческого тела, и так далее. Все это мы можем назвать чувственно-воспринимаемой красотой, отличая ее от красоты души (проявляющейся в ее гармоничном и бесстрастном устроении), красоты интеллектуальной (гармонии, относящейся к умопостигаемому сущему и воспринимаемой умным чувством, присущим каждому человеку), а также красоты духовной (проявляющейся в просвещенности человека Красотой Божества и способности созерцать Божественные логосы). Какова же суть чувственно-воспринимаемой красоты, и как следует к ней относиться?

Как видно из сказанного, нельзя видеть в ней нечто демоническое – этим мы уподобились бы манихеям. Но, разумеется, нельзя и обожествлять земную красоту, поскольку таким образом человек впадает в идолопоклонство, поклоняясь вместо Бога Его произведениям. Это неестественное использование чувственно-воспринимаемой красоты. Преподобный Афанасий Великий указывает на такое неразумное и греховное поклонение красоте как на причину идолопоклонства иудеев, описанное в истории Ветхого Завета: «[Слово Божие,] хорошо зная красоту тварей, чтобы иные, взирая на них, не как на дело Божие, по красоте их не стали кланяться им, как богам, предограждает людей, говоря: ‛и дабы ты, взглянув на небо и увидев солнце, луну и звезды [и] все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им и не служил им, так как Господь, Бог твой, уделил их всем народам под всем небом“[44], – уделил не для того, чтобы твари эти были богами языческих народов, но чтобы, по сказанному, из действия их и язычники познали Создателя вселенной Бога»[45].

Итак, христианин должен отводить чувственно-воспринимаемой красоте положенное ей место. Как видно, в частности, из приведенных выше слов преподобного Афанасия, место это таково, что восприятие красоты не препятствует, но способствует спасению души только в том случае, когда, ощущая красоту того или иного Божиего творения, человек испытывает благоговение перед Тем, Кто создал это творение и позволил ему принять в себя очарование красоты. Если это не верующий человек, то, созерцая красоту, он может прийти к мыслям о ее Создателе; если же это человек верующий, он может еще более утвердиться в вере, либо ощутить себя перед Лицом Создателя.

Тех же, что придавали значения чувственно-воспринимаемой красоте больше положенного, церковные писатели нередко называли людьми неразумными. И не только потому, что такой человек пренебрегает Причиной этого мира и красоты в нем, но и потому, что принципиальное отличие земной красоты от красоты небесной состоит в том, что красота земная, как и все сотворенное Богом, изменчива и преходяща, в отличие от Божественной Красоты. «Делать ставку» же на что-либо преходящее – в том числе, чувственно-воспринимаемую красоту, – странно и неразумно. Особенно неразумным, согласно учителям Церкви, является серьезное отношение к телесной красоте (которая часто в святоотеческой литературе играла роль символа всего преходящего в этом мире). Ведь, как говорит в своем письме к наместнику Африки Георгию преподобный Максим Исповедник, «ничто из того, что подчиняет себе людей, не сохраняет свою неизменность: ни слава, ни богатство, ни власть, ни здоровье, ни бесславие, ни бедность, ни рабство, ни болезнь, ни красота, ни молодость, ни известность, ни безобразие, ни старость, ни низкое происхождение – всё проходит, всё исчезает, всё человеческое тает, как тень»[46].

В этом отношении парадигматическим является рассказ, о котором повествуется в «Новом Митериконе»[47]. Приведем эту яркую и знаменитую историю: «Один брат был большим подвижником в Скиту, и подбросил ему враг воспоминание об одной очень красивой женщине, которую он видел в миру, и тем причинил ему сильную скорбь. По промыслу Божию навестил его другой брат, шедший из Египта в Скит. И во время разговора пришедший из Египта сказал, что жена такого-то умерла сегодня. А это была та, из-за которой у брата была брань. Тот, встав, взял ночью свой левитон и пошел в Египет, и пришел на то место, где ее похоронили. Раскрыв ее гроб, он набрал гноя в свой левитон и так вернулся в свою келлию, с левитоном, полным зловония. И когда начиналась у него брань, он клал это зловонное одеяние перед собой и противоборствовал своему помыслу, говоря: ‛Вот твое похотение, окаянный! Та, которую ты искал, теперь пред твоими глазами: насыться же ею!“ И таким образом искусно творя и противостоя помыслу, он истязал себя зловонием, пока не оставила его брань»[48].

Казалось бы, это просто весьма эксцентричная история. Однако в ней проявляется достаточно глубокое понимание сути дела. Здесь мы встречаемся с той же самой парадигмой понимания чувственно-воспринимаемой красоты, которая имеется во многих других писаниях отцов Церкви, хотя эта парадигма и находит здесь свое достаточно шокирующее практическое выражение. Характерный для телесной – как и любой другой земной – красоты аспект тленности и преходящести здесь используется подвижником для того, чтобы, насытившись отвращением к плодам разложения некогда прекрасного тела, не только понимать умом (что, как следует из рассказа, было для подвижника, о котором идет речь, недостаточно), но и непосредственно ощутить, что за телесной красотой самой по себе всегда, в конечном счете, стоят смерть и тлен. Необходимость непосредственно ощутить это была нужна подвижнику для того, чтобы отбиваться таким образом от часто гнетущих монахов блудных искушений.

Однако здесь мы видим иллюстрацию лишь одного аспекта чувственно-воспринимаемой красоты – аспекта ее преходящести, акцент на которой делается для борьбы с блудными помыслами. Но в житийной литературе проговаривается и иной аспект: любая чувственно-воспринимаемая красота, и даже телесная красота блудницы, не воспринимаемая через призму вожделения, может быть оценена в положительном контексте и, таким образом, из нее могут быть сделаны выводы духовного характера. Поэтому единственное препятствие для адекватного восприятия любого рода красоты – наши похотения, ведь «для чистых все чисто»[49]. Сказанное можно проиллюстрировать на примере житийного рассказа «Раскаяние святой Пелагии», который указывает на противоположный полюс понимания чувственно-воспринимаемой красоты.

Рассказчик, некий Иаков, повествует об истории, связанной с епископом Нонном. История начинается следующим образом: «В один из дней епископы, сидя все вместе в преддверье церкви, стали просить владыку Нонна наставить их своим словом. В то время как Святой Дух говорил его устами во благо и спасение всех слушающих, вот проезжает мимо первая из антиохийских танцовщиц. Она сидела на иноходце, красуясь пышным своим нарядом, так что всюду сверкало на ней только золото, жемчуга и драгоценные каменья, а нагота ног была украшена перлами. Пышная толпа слуг и служанок в дорогих одеждах и золотых ожерельях сопровождала ее; одни бежали впереди, другие шли следом. Особенно суетный люд не мог досыта налюбоваться ее нарядом и украшениями. Миновав нас, она наполнила воздух благовонием мускуса и мирры». Затем епископ Нонн обратился к окружающим его владыкам с речью, в которой были и следующие слова: «Как вы думаете, возлюбленные, сколько времени она мылась в спальне, наряжалась, прихорашивалась, и с какой любовью к красоте гляделась в зеркало, чтобы достигнуть своей цели и явиться возлюбленным красивой? И это она делала, чтобы понравиться людям, которые сегодня живы, а завтра уж нет. А мы, имеющие в небесах брачный чертог, вечный и не преходящий во веки, имеющие Жениха бессмертного, бессмертие дарующего украшенным Его заповедями, имеющие богатое Небесное приданое, которого нельзя себе и представить, "не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим его"[50] – да что говорить? Разве в уповании вечно созерцать божественный лик и неизреченную красоту мы не наряжаемся, не смываем грязь с нашей жалкой души, а оставляем ее в небрежении?». Позже, как повествует житие, танцовщица раскаялась в своих грехах и приняла монашество[51].

В этом рассказе речь об украшении собственной внешности известной танцовщицей и блудницей[52] – а мы помним, что топос украшения внешности, как правило, имел отрицательные коннотации в святоотеческой литературе – достаточно нарочито связывается с христианским нравоучительным содержанием; внешняя (неестественная) красота танцовщицы и приложенные усилия по ее обретению, направленные на то, чтобы нравиться мужчинам, ставятся в один ряд с красотой души (в смысле украшения ее добродетелями) и приобщением к Божественной красоте. Это не значит, что в данном рассказе предполагается, что это вещи одного порядка. Просто имеется в виду, что описываемое украшение собственной внешности есть извращенное, но все же подобие стремления к истинной Красоте; по этой причине, в рассказе придается положительное значение и внешней красоте известной танцовщицы.

Итак, чувственно-воспринимаемая красота сама по себе преходяща; она зависима от своего Источника. Принцип красоты в чувственном мире может быть использован как естественным образом, согласным с замыслом Божием, так и образом неестественным. Однако, в свою очередь, оба из них могут быть использованы человеком естественным или неестественным образом, то есть во благо или во грех, в зависимости от его душевного расположения. А именно, хотя основное предназначение естественной чувственно-воспринимаемой красоты заключается в созидании правильного устроения души воспринимающего ее человека, она может и разжигать страсти; также и наоборот, и о неестественной, внешней красоте, при том, что это есть извращение замысла Божиего о смысле красоты, может говориться в положительном ключе, поскольку она позволяет проиллюстрировать определенные важные духовные принципы.

6. Природная красота

6а. Природа и космос

В целом отцы и учители Церкви в своих сочинениях очень часто говорили об определенного рода познании человеком Бога исходя из красоты природы; произведениям же искусства, творениям рук человеческих, они уделяли несравненно меньшее внимание. Можно сказать, тема познания Бога исходя из красоты природы, была у отцов Церкви общим местом. Прислушаемся, например, к голосу святого Дионисия: «Познается же Бог из устройства творений. Ведь если, согласно божественному апостолу, красота творений – то есть, того, что находится в становлении, – являет Творца, то конечно же, познавая, как устроено сущее, мы познаем Устроившего»[53].

Неоспоримый факт красоты этого мира нередко служил даже философским аргументом в пользу единственности Творца в полемике с язычниками. Действительно, если те или иные земные явления красивы, но непостоянны и преходящи, значит должен существовать такой Источник красоты, Который Сам не является преходящим, но существует всегда, и Он должен быть началом для всего многообразия красоты. А значит, этот Источник для всего многообразия прекрасных явлений – один. Таким образом, – как риторически вопрошает преподобный Максим Исповедник – «кто, созерцая красоту и величие творений Божиих, не признает тут же Самого Создателя Началом и Причиной сущих, и Творцом, и к Нему одному не устремится мыслью, оставив сих долу… страстно желая непосредственно приять Того, Кого познал он посредством дел [Его], и с готовностью не отметет свое заблуждение о безначальности бытия миpa, справедливо подумав, что все движимое всяко [когда-то] начало свое движение?»[54].

В творениях учителей Церкви можно встретить и ту мысль (родственную с представлениями неоплатонической и стоической философии), согласно которой грехопадение не повлияло на красоту мира в его целостности, но привело к тому, что, хотя для людей определенные явления в этом мире представляются безобразными, однако, за счет этих явлений сохраняется красота целого. Поэтому то, что мы воспринимаем, как безобразное – лишь аберрация нашего сознания, не способного посмотреть на мир в его полноте. В связи с этим блаженный Августин писал по поводу насекомых, растений и животных, которые нам кажутся безобразными: «Красота этого порядка потому не радует нас, что мы, составляя вследствие нашего смертного состояния ее часть, не можем воспринять всей совокупности его, каковой вполне подходят и соответствуют элементы, которые нам не нравятся»[55].

Поэтому даже насекомым, питающимся трупами животных, а также паразитам, живущих за счет разложения живых тел, свойственна некоторая определенного рода природная красота, заложенная в них Богом, которая, при том, что не может быть воспринята человеком эстетически, то есть не может быть воспринята чувствами, тем не менее, может быть воспринята и оценена интеллектуально, когда человек, вдумываясь в назначение и функции эстетически отвратительного ему природного явления, понимает его полезность с точки зрения целостности мироустройства[56]. Здесь Августин доходит до достаточно радикальных выводов. Согласно нему, даже языки адского пламени будут казаться прекрасными для того, кто поймет их назначение, функцию, которую они выполняют в мироздании как целом, – поймет, с какой целью их создал Бог[57].

В рамках такого понимания красоты оказывается, что красота мира как целого, вбирающего в себя все безобразные, прекрасные, а также нейтральные составляющие, в значительной мере превосходит красоту самых прекрасных частей этого целого. Свойство красоты, присущее этому целому, понимается как возникающее за счет упорядоченности его частей[58].

Такое понимание, как кажется, проявляется и в словах преподобного Максима Исповедника о том, что по преимуществу люди называют красивым именно сложное[59]. Аспект упорядоченности, относящийся к частям целого, как бы наделяет части, каждая из которых и сама по себе может быть красивой, дополнительной красотой, находящей свое проявление только когда рассматривается целое как таковое. Это – важнейшая тема в богословско-философском осмыслении красоты блаженного Августина, который часто иллюстрирует ее на примере человеческого тела. «Тело, состоящее из красивых членов, гораздо красивее, чем каждый из этих членов в отдельности, потому что хотя каждый из них сам по себе и красив, но только их стройное сочетание создает прекрасное целое»[60]. «Члены тела, хотя они и в отдельности прекрасны, однако в целом составе тела гораздо прекраснее. Если бы, к примеру, мы увидели прекрасный и достойный похвалы глаз отделенным от тела, то, конечно, не нашли бы его уже таким красивым, каким находим его в совокупности с другими членами на своем месте в универсуме тела»[61].

Таким образом, по мысли блаженного Августина, Бог создал мир таким, что упорядоченность частей привносит в него качественно иную красоту по отношению к красоте части – а именно, красоту целого. Эту упорядоченность можно еще определить как сквозящее в частях «единство», или, можно сказать, – на византийском богословском языке «логос» целого. «Такова сила и могущество совокупности и единства, что даже очень хорошие элементы тогда нравятся, когда сходятся и соединяются в некий универсум. Универсум же и получил наименование от единства»[62]. Однако, этот момент внутреннего единства характерен и для каждой части целого, поэтому каждая часть, рассматриваемая как целое, в свою очередь, состоящее из других, более частных частей, также обладает этим видом красоты – красоты-в-упорядоченности, но только в меньшей степени, чем то целое, в которое входит рассматриваемая часть.

Эта тема особым образом преломляется в богословии красоты святителя Григория Богослова, святого Дионисия Ареопагита и у преподобного Максима Исповедника в его схолиях на Дионисия. Так же как у Дионисия Ареопагита в речи о Боге как основании всяческой красоты сотворенного Им мира, вводилась тема любви, о чем мы упоминали выше, также эта тема возникает у Григория, Дионисия и Максима, когда говорится о красоте упорядоченного целого в тварном мире: постулируется, что «механизм» подобного рода красоты связан именно с нею.

Действительно – что, в конечном счете, гармонически связывает между собой части целого, по какому вышнему закону происходит эта связь? Толкуя приведенное выше место из святого Дионисия[63], преподобный Максим указывает, что такая связь осуществляется по закону, установленному Богом, – закону любви. В частности, этот закон проявляется для неодушевленных вещей в том, что они тяготеют друг другу; для одушевленных, но неразумных существ – в том, что они собираются вместе; для разумных – с одной стороны, в их общении друг с другом[64], с другой – в их стремлении к Богу, к тому, чтобы мыслить Его, что постоянно осуществляется в Церкви: «Все что ни есть прекрасного, появилось оттуда, из беспричинного Прекрасного. Ибо ради Прекрасного возникли сцепления элементов, которые он называет сочетаниями; и удерживаются упорядоченные связи сущего, называемые любовью и общением всех добродетельных словесных существ; и так или иначе обращенное к Богу мышление, какое являет Церковь…; и стадная жизнь у бессловесных; и восприимчивое тяготение друг к другу существ бездушных. Всё ведь соединилось Прекрасным, причастностью обращенное к являющемуся Причиной»[65]. Таким образом, триединство Блага–Красоты–Любви проявляется и в сфере мира тварного, когда он соответствует Божиему замыслу.

О том же свидетельствует и святитель Григорий Богослов, который указывает[66], что Творческое Слово Бога-Художника привело космос-«украшение» к несравненной красоте. Представить что-либо величественнее такой красоты в рамках тварного мира невозможно. Творец связал все сущее узами любви, и эта красота мира действенна, покуда любовь торжествует и твари остаются в пределах собственной природы, установленной для них Богом – то есть, не рвут узы любви и не восстают друг на друга. «Закон любви», созидающий красоту мира, Григорий Богослов находит в кругообращении небес, дарующих воздуху свет, а земле – питание, то есть дожди; в череде дней и ночей, а также времен года, служащим для нас к удовольствию и пользе; в красоте солнца, луны и множества звезд; в море и суше, расточающих для человека свои сокровища; в реках, горах и полях; в соразмерности членов, и так далее.

Этот порядок любви и красоты нарушается обычно самим человеком – вершиной творения, а именно, войнами и раздорами между людьми, и когда Бог наказывает людей, не находящихся с Ним в мире. Нарушение установленной Богом гармонии проявляется в том, что «вещество в мире возмущается само против себя» и «Бог в страх и наказание грешникам несколько нарушает стройный порядок», наводя стихийные бедствия, которые святитель Григорий подробно перечисляет. Тогда обычная красота и взаимная любовь всех составляющих универсума становятся явными для человека и «среди смятения открывается, сколь благодетелен мир»[67].

Однако ни бедствий, не элементов безобразности больше в природе не будет, согласно учению отцов Церкви, после всеобщего Воскресения. Красота сотворенного Богом мира, согласно преподобному Максиму, будет полностью восстановлена при Воскресении, ибо «семя естества и силы благости не были полностью уничтожены через преступление [заповеди]; благодаря им [естество] вновь возрастает, достигая своего прежнего состояния, и ему возвращается через воскресение [былое] величие и красота»[68].

6б. Природа и ее окультривание

Итак, красота природного мира, даже искаженного после грехопадения первочеловека, по справедливости вызывает восхищение у многих людей. Так же как и относительно других вещей, восхищение природной красотой само по себе не несет ничего плохого или хорошего; если мы не впадаем в пантеизм и не обожествляем красоту природы, но, взирая на нее, обращаемся к Творцу и делаем выводы о Его величии, создавшего природную красоту на радость нам, то наше восхищение красотой окружающей природой совершенно правомерно.

Но радость от созерцания красоты природы волновала не только нас. Отцы Церкви, которые также любили жизнь в ее естественной красоте, были не чужды этому; мало того, им принадлежат одни из первых реалистичных, но и лирических описаний природной красоты. Так, святитель Григорий Нисский начинает свое письмо к схоластику Адельфию следующим образом: «Пишу тебе это письмо из священных Ваиот, если только я не обижу той местности, называя ее по туземному. Говорю: не обижу той страны, потому что по названию в ней ничего нет приятного, и это галатийское наименование не даст ни малейшего понятия о столь великой красоте этой местности, нужно видеть ее, чтобы представить всю прелесть ее. … Если кто ищет естественной красоты местности, тот здесь не будет иметь нужды в красотах искусства; если кто имеет в виду произведения искусства, то их здесь столько и они таковы, что в состоянии бы восторжествовать и над менее счастливою природою. Но вот что даровала природа этой местности, украшая землю безыскусственной прелестью»[69], – и затем идет описание живописных извивов сверкающей подобно золотой ленте реки, длинного гребня гор, прекрасного леса, широко раскинувшихся виноградных садов, водоема с плескающимися рыбами, которые можно вынимать руками, и так далее.

Обратим внимание, что в этом послании святитель Григорий описывает природную красоту как саму по себе, так и облагороженную человеком: «И во всех этих садах сверх красоты являлось и обилие каждого рода дерев, распорядок в их насаждении и стройная живописность. Ибо поистине это дивное зрелище больше произведение живописца, чем земледельца. До какой степени легко природа повиновалась желанию тех, которые давали такой распорядок [ее произведениям], я не нахожу возможности передать на словах. А дорожку под привязанными к деревьям виноградными лозами, и приятную тень от гроздьев, и новый род стен по сторонам из кустов роз и виноградных ветвей, переплетшихся между собою и вместо стен преграждающих ход по сторонам, и на конце этой дорожки водоем». Действительно, человек не есть враг природы или даже ее господин. Как видно из описания святителя, человек и природа должны быть связаны гармоническим союзом друг с другом, таким образом, что окультуривание человеком природных даров должно быть во благо и природе, и человеку. Из письма видно, – и это очень важно, – что посредством человеческого труда, произведенного в гармонии с природой, может быть достигнута более совершенная природная красота.

6в. Украшение тела

Необходимо сказать также о красоте человеческого тела, поскольку эта тема, помимо того, что является важной в контексте понимания православного учения о красоте вообще, также имеет немаловажное значение для христианина по той причине, что относится к нравственно-практической плоскости.

В отличие от распространенных в эпоху начала христианской цивилизации воззрений, церковные писатели, вдохновляемые представлением о красоте и гармоничности сотворенного Богом мира, никогда не отрицали телесность как таковую и не воспринимали тело как злое начало или нечто лишнее для человеческого существа (к противоположной позиции в то время склонялись гностические и платонические авторы).

Касаясь в своих сочинениях темы телесности, учители Церкви проявляли единодушие в том, что красота человеческого тела – в его естественности. Покушение на эту естественность, по сути, есть покушение на замысел и волю Божию о телесности человека. Эта тема приобретала особенную остроту в вопросе о женских украшениях. Еще апостол Павел касался этого вопроса, и последующая церковная традиция следовала ему. Апостол говорит об этом следующее: «желаю… чтобы жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением [волос], не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию»[70]; «да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной [красоте] кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом»[71].

Как указывает Климент Александрийский, яркие и пестрые наряды женщин, богатые украшения, а также восхищение всем этим – могут свидетельствовать только о дурном вкусе, об отсутствии чувства естественной красоты, каковая была дарована человеку Богом при сотворении, и утрачивается – в том числе таким образом, с грехопадением[72]. Ярко эта тема раскрывается у святителя Григория Богослова. Так, говоря надгробное слово своей сестре Горгонии, умершей в расцвете лет, святитель Григорий упоминает о ее красоте и отмечает, что ее украшало ни золото, ни пышные прически, ни богатая и прозрачная одежда, ни драгоценные камни, ни «красота», которую можно купить – то есть, не нечто поддельное; «напротив того, она хотя знала много всякого рода наружных женских украшений, однако же ничего не находила драгоценнее своих нравов и внутри сокровенного велелепия». Согласно святителю Григорию, внешние украшения покрывают, замазывают образ Божий, и вместо человека как образа Божиего выставляют напоказ блудницу. Естественная же красота телесности человека как образа Божиего, как видно и из приведенных слов святителя Григория, теснейшим образом связана с его душевным расположением, поскольку обращать внимание на «женские украшения», удаляющие от естественности, значит не радеть достаточным образом о красоте души.

Святитель Григорий увещевает женщин: «Если природа дала вам красоту, не закрывайте ее притираниями, но чистую храните для одних своих супругов и не обращайте на постороннего жадных очей, потому что вслед за очами неблагочинно ходит и сердце. А если при рождении не получили вы в дар красоты, то избегайте второго безобразия, то есть не заимствуйте красоты у рук, – красоты, которую доставляет земля, которую распутные женщины покупают, и покупают за несколько оболов; красоты, которая стирается и стекает на землю, не может удержаться на тебе во время смеха, когда веселье приводит в трепет ланиту; красоты, которую изобличают в подлоге ручьи слез, увлаживающий ланиты страх и уничтожает капля росы. Не расписывай себе лица, распутная женщина, не подделывай своего цвета; я признаю ту одну красоту, которую дала природа, потому что богатство, оставленное мне отцом, лучше того, которое собрала рука моя беззаконно, пусть оно мало, но обильнее последнего. … Сохраняй тело свое таким, каково оно по природе, и не желай, чтобы тебя почитали инаковой, нежели какова ты в действительности»[73].

Итак, тому, кому природа не дала красоты, святитель Григорий не советует восполнять себе красоту при помощи искусственных средств – православие не является религией телесной красоты, поэтому нет необходимости быть телесно красивым любыми средствами; искусственно наведенная красота в собственном смысле есть безобразность. Позиция святителя Григория основана на принципе иерархии красоты: телесная красота бессмысленна без красоты душевной; и искусственное украшение своего тела есть проявление отсутствия этой красоты души. В свою очередь, красота души, то есть правильное ее устроение, отсутствие страстей, склоняющих к области телесного – необходимо способности человека к духовной красоте, его просвещенности Красотой Божества. Имея все это в виду, надо понимать, что, конечно, человеку нельзя «запускать себя», совсем не обращая внимание на свою внешность. Украшать себя сверх меры не стоит, но следить за своим внешним видом, для того, чтобы соответствовать социальным нормам, христианину необходимо, если он, конечно, не ведет пустынническую жизнь.

В итоге, вопрос о телесной красоте – да и понимание красоты вообще в рамках православного вероучения – упирается в проблематику правильной иерархии ценностей, согласно которой необходимо строить свою жизнь каждому христианину. А именно, телесное начало в человеке должно быть подчинено началу душевному, душевное – духовному, духовное же начало должно быть подчинено Богу. В этом случае и телесная составляющая человека будет производить ощущение гармоничности и складности. В качестве примера можно привести свидетельство святителя Афанасия Александрийского из его жития преподобного Антония – «отца монашества». Как говорит святитель Афанасий, «сpеди дpугих выделялся Антоний не pостом




Отзывы и комментарии
Ваше имя (псевдоним):
Проверка на спам:

Введите символы с картинки: